Океан - Страница 14

С ужасом и тоской смотрит Мариетт:

– Что ты говоришь, Хаггарт? Проснись, это страшный сон, Хаггарт, – Хаггарт! Это я, посмотри на меня. Шире, шире открой глаза, пока не увидишь меня всю. Видишь, Гарт?

Хаггарт медленно потирает лоб.

– Не знаю. Это правда: я люблю тебя, Мариетт. Но какая непонятная ваша страна: в ней человек видит сны, даже когда не спит. Может быть, я уже улыбаюсь? – посмотри, Мариетт?

Аббат останавливается перед Хорре.

– А, старый приятель, здравствуй. Так-таки и не хочешь работать?

– Не хочу, – угрюмо цедит матрос.

– А по-своему хочешь? Вот этот человек, – гремит аббат, указывая на Хорре, – думает, что он безбожник. А он просто дурак, но понимает, что тоже молится Богу – но только задом наперед, как морской рак. И рыба молится Богу, дети мои, я сам это видел. Будешь в аду, старик, кланяйся папе. Ну, дети, становитесь поближе, да не скальте зубы – сейчас начну. Эй ты, Матиас – трубку можешь и не гасить, не все ли равно Богу, какой дым, ладан или табак – было бы честно. Ты что качаешь головою, женщина?

Женщина. У него контрабандный табак.

Молодой рыбак. Станет Бог смотреть на такие пустяки.

Аббат на мгновенье задумывается:

– Нет, погоди. А, пожалуй, контрабандный табак, это уже не так хорошо. Это уже второй сорт! Вот что, брось-ка пока трубку, Матиас, я потом это обдумаю. Теперь тихо, детки, совсем тихо: пусть Бог сперва на нас посмотрит.

Все стоят тихо и серьезно. Только немногие опустили головы – большинство смотрит вперед широко открытыми неподвижными глазами: точно и впрямь увидели они Бога в лазури небес, в безграничности морской, светлеющей дали. С ласковым ропотом приближается море – начался прилив.

– Боже мой, и всех этих людей! Не осуди нас, что молимся не по-латыни, а на родном языке, которому учила нас мать. Боже наш! Спаси нас от всяких страшилищ, от морских неведомых чудовищ; обереги нас от бурь и ураганов, от гроз и ненастий. Дай нам тихую погоду и ласковый ветер, ясное солнце и покойную волну. И вот еще, Господи, особенно просим тебя: не позволяй дьяволу близко подходит к изголовью, когда мы спим. Во сне мы беззащитны, Господи, и дьявол пугает нас до ужаса, терзает до содрогания, мучит до сердечной крови. И вот еще, Господи: у старого Рикке, которого Ты знаешь, начинает погасать Твой свет в очах и он уже не может плести сети…

Рикке часто утвердительно кивает головой:

– Не могу, нет!

– Так продли ему, Господи, Твой светлый день и скажи ночи, чтобы подождала. Так, Рикке?

– Так.

– И вот еще последнее, Господи, а больше не буду: у наших старух слезы не высыхают об умерших – так отними у них память, Господи, и дай им крепкое забвенье. Там и еще есть, Господи, кое-какие пустяки, но пусть молятся другие люди, кому настала очередь перед Твоим слухом. Аминь.

Молчание. Старый Дан дергает аббата за рукава, и что-то шепчет ему.

Аббат. Вот Дан еще просит, чтобы я помолился о погибших в море.

Женщины восклицают жалостным хором:

– О погибших в море! О погибших в море…

Некоторые становятся на колени. Аббат с нежностью смотрит на их склоненные головы, истомленные ожиданием и страхом, и говорит:

– Но о погибших в море должен молиться не поп, а вот эти женщины. Сделай же, Господи, так, чтобы поменьше плакали они!

Молчанье. Слышнее гремит прилив – несет океан на землю свой шум, свои тайны, свой горько-соленый вкус неизведанных бездн.

Тихие голоса:

– Море идет.

– Прилив начался.

– Море идет.

Мариетт целует руку у отца.

– Тоже женщина! – говорит поп ласково. – Послушай, Гарт, это ли не странно: как от меня, мужчины, могло родиться вот это, – ласково стукает дочь пальцем по ее чистому лбу, – вот это: женщина!

Хаггарт улыбается.

– А разве это не странно, что у меня, мужчины, вот это, – обнимает Мариетт, сгибая ее тонкие плечи, – вот это стало женой?

– Пойдем-ка есть, Гарт, сыночек. Кто бы оно ни было – одно знаю хорошо: оно приготовило нам с тобою здоровеннейший обед.

Народ быстро расходится. Мариетт говорит смущенно и весело:

– Я побегу вперед.

– Беги, беги, – отвечает аббат. – Гарт, сыночек, позови-ка безбожника обедать. Я буду бить его ложкой по лбу: безбожник лучше всего понимает проповедь, если его бить при этом ложкой.

Ждет и бормочет:

– А мальчишка-то опять зазвонил: это он для себя, плут. Не запирать колокольни – так они с утра до ночи будут молиться.

Хаггарт подходит к Хорре, возле которого снова уселся Дан.

– Хорре! Идем обедать, тебя поп звал.

– Не хочу, Нони.

– Так! Ты что же тут будешь делать на берегу?

– Думать, Нони, думать. Мне так много нужно думать, чтобы хоть что-нибудь понять.

Хаггарт молча поворачивается. Аббат издали кричит:

– Не идет? Ну, и не надо. А Дана ты, сыночек, никогда не зови, – говорит поп густым шепотом: – он по ночам ест, как крыса. Мариетт нарочно ставит ему на ночь что-нибудь в шкафу – посмотрит утром – ан чисто. И ведь подумай, никогда не слышно, как он берет – летает он, что ли?

Уходят оба. На опустевшем берегу только два старика, дружелюбно усевшиеся на соседних камнях. И так похожи они старые: и что бы ни говорили они – роднит их страшно белизна волос, глубокие борозды старческих морщин.